Автор Тема: Воспоминания о Козлове -Мичуринске  (Прочитано 2679 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

Оффлайн RapidFire

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 510
  • Карма: +5/-0
  • люблю историю
    • Просмотр профиля
Как жили ваши бабушки и прабабушки” Воспоминания Н. А. Бычковой

Представляемая читателю семейная хроника относится к редкому в отечественной мемуаристике жанру народных воспоминаний. Рассказчица — московская мещанка Наталья Алексеевна Бычкова (урожд. Румянцева) (1860—1942) — дочь бывшего крепостного. Люди этого сословия, даже и “знавшие грамоте”, не были привычны к письму и исключительно редко записывали свои воспоминания. Почти столь же редко находились рядом с ними и люди, делавшие это за них. Нашей рассказчице повезло: такой человек ей встретился, и рассказы Натальи Алексеевны были записаны В. В. Юрьевой в конце 1930-х гг. Воспоминания — частью рукописные, частью перепечатанные на машинке — были переданы в ГЛМ, а позднее оказались в собрании РГАЛИ (Ф. 1337. Оп. 3. Д. 37). При публикации сохранены стилистические особенности и оригинальная транскрипция имен собственных.

Наталья Алексеевна Бычкова (девичья фамилия Румянцева) родилась 8 (ст. стиль) августа 1860 г. в Москве. Окончив казенную школу кройки и шитья, поступила домашней швеей в дом купцов Евдокимовых, где жила до замужества (1882) своего с Алексеем Филипповичем Бычковым. Служил он приказчиком на дровяном складе, подрядчиком, управляющим именьями и комиссионером.

Наталья Алексеевна очень много путешествовала с мужем по “матушке-России, была в “Малороссии”, на севере, ездила по “святым местам”, жила во многих городах.

Очень наблюдательная, неглупая, обладающая прекрасной памятью, Наталья Алексеевна была истинно русским человеком и глубоко любила свою родину и свой народ.

Рассказывала она о своей жизни и своих жизненных спутниках и непременно прибавляла: “И все это было, и все это прошло”. Наталья Алексеевна много читала в молодости, не только “божественное”, но и всевозможные книги, помнила стихотворения, ученые ею в детстве, часто повторяла Пушкина, Лермонтова. Говорила, что она с мужем выписывала “Ниву” и другие журналы. Писала с трудом, например, “поминанье” в церковь, счет на купленные продукты.

Рассказывать она любила всегда во время какой-нибудь легкой работы (вязанья, штопки, чистки ягод) или к концу чаепития, после 8—10 чашки чая.

Опрокинув тяжелый толстый стакан из граненого стекла и утерев концами ситцевого платка над верхней губой, начинала: “Вот, помнится мне, да недавно это еще было, годов 25, поди, тому назад, покойница Надежда Дмитриевна, ваша прабабушка...” — и отставляла стакан с блюдцем на середину стола. Стакан этот жил у нее 44 года, чай она пила несколько раз в день только из него, говорила, что стакан этот она и на пол часто роняла, наливала в него кипяток после холодной воды, и “все ничего”. “Уж я знаю, как он расколется, значит, мне помирать”.

В конце 1941 года, когда немцы подходили к Москве, стакан вдруг, “ни с того, ни с сего”, лопнул. Наталья Алексеевна, увидев его распавшимся на две части, вздохнув, сказала: “В нынешнем году и мне конец”.

Когда на соседний двор (музей Толстого на Кропоткинской) попала фугасная бомба, это произвело страшное впечатление на Н(аталью) А(лексеевну). Она как-то “ушла в себя”, стала слабеть, и 23 марта 1942 года, в полном сознании, исполнив все православные обряды и простившись со всеми окружающими, умерла на 82 году жизни. Похоронена на Ваганьковском кладбище.

Рассказы ее записаны внучкой сверстницы Натальи Алексеевны — Лидии Александровны Цветковой — Верой Владимировной Юрьевой (по мужу Скавронской) в 30-х годах. Писалось тут же, как говорится, из уст рассказчицы, ее стилем, ее языком простой русской женщины, много повидавшей на своем веку.

***

Маменька-покойница в Козлове родилась, в Козлове до замужества и проживала. Дед-то мой из купечества был, обеднел только, совсем разорился. Детей у него шестнадцать человек было: шесть сыновей да десяток девчонок. Троих Господь прибрал, тринадцать в живых осталось. Пятерых девок удалось с рук сбыть, мать шестая была. К этому времени деду совсем в торговле не повезло, беда, да и только. Заневестились дочери, а женихов не находится. Потому, для своего звания, для купеческого — капиталов нету, а мужику белоручки не нужны, значит, к черной работе не приучены. Сами знаете, какая работа у мужика. Всякие там рукоделия, да что псалтырь разобрать сумеет — ни к чему. Маменьку только на 29 году просватали.

Отец-то мой из крепостных был, вольноотпущенный помещицы Косогорской, в Мценском уезде поместье было, Орловской губернии. Как заболела барыня, почуяла кончину, всем крепостным волю дала. После смерти ее наследники больно ругались: “По миру, — говорят, — нас она пустила”.

Барыня-то добрая была — отец рассказывал, а кругом лютые господа были. Отца моего ценила и уважала, управителем имения сделала. Талантливый был батюшка-покойник, сметливый мужик, хотя и не грамотей. Грамоте ни в зуб не знал, да на что она ему и нужна была, грамота-то? На то конторщика держали. Счета там какие — все в голове имел.

Маленьким еще мальчонкой папеньку покойного из деревни на барский двор взяли. В казачки. Мать его, бабушка моя, стало быть, выходит, ревмя ревела, сына провожая. Сладкое ли дело в барских хоромах на побегушках быть? Всяк тебе хозяин, и никогда покоя нету. К этому времени у бабки несчастье случилось, мало того, по моему отце очень убивалась, а тут ушла барщину править, а младший сыночек, Прохором звали (двух годов не было) потянулся за щами, да весь горшок на себя и перпрокинул. Умер мальчишечка.

Ну, значит, просватали маменьку. Жених-то ей впору в отцы годился, вдвойне старше был, да и притом вдовый. Пил очень. Сам отец про себя рассказывал, да и люди говорили — испортили отца, травой какой опоили: до тридцати пяти лет вина в рот не брал, а тут запил горькую. Сам-то с того как мучился, а слаб был на вино очень. С зависти это его люди, больно везло ему во всем. Говорили, первую жену в пьяном виде в могилу свел. Маменька плачет, убивается: “Не пойду за него, лучше век вековушкой буду”. А бабушка-покойница (Царство ей Небесное) сама с маменькой слезы проливает, видно, жалеет, да как не жалеть — дочь родная (хоть и десяток у ней дочерей-то), всячески ее упрашивает, уговаривает:

— Выходи, — говорит, — за него, за тобой, — говорит, — еще четверо идут. Ты, старшая, не пойдешь замуж, им в девках из-за тебя оставаться.

А раньше ни-ни младшей сестре наперед старшей к венцу идти. Сестры со слезами умоляют: “Нам из-за тебя пропадать, в девицах век коротать”. А к слову сказать, лицом из них никто не вышел. Ни Фиозва, ни Феоктиста, ни Алевтина с Музою — тетки мои. По календарю имена давали, в какой день родился, тем святым и называли. Мать Лидией звали, имя редкое тогда было и красивое.

Ну, потужила, потужила маменька, да как быть: у отца родного век на шее не просидишь. Пошла к венцу. Конечно, и обидно было. Старый, да вдовый, и еще крепостной бывший. А хоть и не из благородных она сама-то, да все как-никак купеческая дочка. Французскому обучена даже была, а одну сестру ее у учителя танцам учили. Потому, всем все сразу не к чему. Кого чему. Рукоделия всяческие женские знали, конечно, по хозяйству тоже, не то, что теперь, ничего по дому не умеют. А тетки мои, все четыре, что матери были моложе, так в девицах и остались, опять-таки купцов не нашлось, а мужику на черную работу изнеженных брать страшно. Рукоделием промышляли, при родителях жили, а кто у замужней сестры. И дожили все мои тетеньки до восьмидесяти лет, да и за 80 перевалили. Очень долговечные все в нашей семье. Купцы-то, у коих дети не жили, в честь теток имена новорожденным давать стали. Знала я одну Фиезвочку, ничего жила, может, и теперь еще жива, коль в мою тетеньку пошла.

***

Маменька любила про родной Козлов вспоминать, как ей в девичестве жилось. Козлов в ту пору большой город был, хороший. 7 церквей, 2 монастыря, дома каменные. Училище уездное было, 35 тысяч жителей.

В Козлове в то время девицы все больше рукоделием занимались, из купечества там небогатого, или из мещан. А уж первой рукодельницей у них Груня слыла, не девка, а клад была, кружево ли тончайшее сплести, гладь ли, бисером, золотом вышить, — никто по работе с ней спорить не мог, потому, говорят, лучше всех свое дело знала. Как царь-то, Николай Павлович, с царицей в Козлов приезжали, она, Груня, пелену золототканую подносила своей работы. Вот какая рукодельница была. А, смешно сказать, почти без рук родилась. Груня-то маменьке-покойнице троюродной сестрой приходилась. В семье девятая по счету была. Мать-то ее с ней долго мучилась, как родила. Бабка как взглянет на новорожденную, да как ахнет. А сама потихоньку отцу шепчет: “Неси, — говорит, — ты ее, батюшка, скорей с глаз долой, пока жена твоя не видала. Девчонку-то, — говорит, — бес пометил”. Ну, значит, схватил отец дочку, да в сенцы. Глядит, а у нее пальцы все перепонкой затянуты, чисто как у гуся. Что делать?.. Люди небогатые — куда такая нужна, какая из нее работница выйдет? Отец долго думать не стал, взял нож кухонный, поточил, да всю ей перепонку промеж пальцев и прорезал. Паутинкой обложил, тряпками перевязал, и какая девка хорошая вышла, первая по рукоделию слыла... Какие там дохтора! Один на весь город был, да и то все больше пьяный валялся, когда в картишки у помещиков не играл. Бабки и лечили. Да тогда и народ меньше болел. Каленый народ был. Своими все средствами. Уж ежели очень плохо станет, за бабкой бегут, да за попом. Травами пользовались, а то больно простыл, ломота (грип, по-нынешнему, приключится) — пошел в баню, попарился — как рукой сняло. Либо с уголька спрыснут, от сглазу (Этот способ “лечения” заключался в следующем: в миску наливали воды и насыпали пригоршню углей из печки, потом этой водой поили больного или, набрав в рот, прыскали ему в лицо). Ладонки разные тоже носили, чтоб не болеть, значит, помогает. А то просто на Бога, что Бог даст: выздоровел — хорошо, а помер — Его святая воля.

***

Государь-император Николай Павлович с супругой Александрой Федоровной да дочкой Марией Николаевной в Козлов приезжали (Это событие скорее всего относится к 1847 г.). Дом им самый лучший отвели, празднество в их честь устроили. Звонили во всех церквах, да город вечером плошками разноцветными украшали. Маменька в ту пору совсем молоденькая была. Царь поехал, не знаю, чего там осматривать, а царица с великой княжной, благо погода хорошая стояла, на балкончик вышли. Известно, собрался народ — поглазеть. Государыня-матушка милостиво со всеми разговаривает. Мария Николаевна,малюточкой еще была (Вел. княжна Мария Николаевна (1819—1876) была значительно старше матери рассказчицы, так что речь, скорее всего, идет о ее дочери, внучке Николая I, Вел. княжне Марии Максимилиановне 1841—1914),  ребятишкам сласти кидает. Вдруг, как ветер подует, платья-то широкие носили, юбка-то как у царицы поднялась, а юбок под низом на ней шелковых красных две аль три штуки надеты. Бабы-то как заохают: “Матушка-царица вся как есть в сафьян обтянута!”

Маменька ну и смеялась! Энтакую штуку сказать!

***

Уж я вам говорила, что Козлов в ту пору не плохой город был. Как же, и помещики свои дома в городе имели. Наезжали по зимам. Балы, вечера давали на святках и на масленой. Хорошие дома, богатые. Князь Голицын под самым Козловым жил4. Богач страсть какой. Все о родном городе заботился, церкви подновлял, домов настроил, денег много жертвовал на сирот там, да на бедных. Чтили его очень и побаивались.

На масленой, бывало, народ веселит. Сани в два яруса соорудить велит, сам сядет под низ, на коврах развалится, а на верхушку песельников ряженых из своих крепостных посадит. Так и ездит по всему городу. Песельники песни орут, на разных инструментах играют. Понятно, народ за ними валом валит. Так всю масленую и катаются.

А у самой базарной площади так вроде бульварчика что-то было, ну, вздумал князь этот самый бульварчик приукрасить. Статуи голые поставили с обеих сторон. Оно, конечно, красиво, даже очень получилось, да вот беда: едут мужики из деревни на базар — лошадь стой, сам слезает, да ну к статуям кланяться и молиться. “Богов, мол, понаставили”. Одно искушение: стоит на коленях и крестится. Грех, да и только. И ни один поп князю сказать не решается, потому князь — сила. Неизвестно, как еще взглянет: мне, дескать, никто не указ. А оставить так тоже нельзя, идолам поклоненье-то. Уж окольными путями там, не то до губернатора, не то до архиерея довели. Убрали статуи.

***

Конечно, помещиков кругом не мало было. Были и лютые, людей до смерти засекали, измывались по-всякому, а другие и ничего — добрые, терпеливые. Только добрые-то редко попадались, уж так всегда на свете.

Под Козловым тут у одних тоже именье было. Не из богатых, а ничего жили. Старик отец хоть и в очень преклонных годах был, а все ж таки сам хозяйство вел, дочка ему помогала (сам он вдовый был). Сыновья с им не жили, не то в Москве, не то в Петербурге, а кто в Тамбове находились по службе. Дочери разъединой вольная волюшка была дана. И по энтой самой волюшке она над крепостными своими что хотела творила.

Особенно доставалось горничной ейной, Акульке. Уж так ее унижала Машера (Машерой ее родные звали5, Марья по-нашему, по-простому). Наплюет, бывало, грязь всякую разведет, да зовет ту: “На, убери!” Встанет, руки скрестит на груди и смотрит, улыбается, чисто ли. Мало того, простите меня, заставляла с собой в уборную ходить, рук своих барских марать не хотела. “Я, мол, не могу, меня претит, а ты, холопка, на то и создана, чтобы за барами прибирать”. Ну, раз тоже и прорвало холопку. Та ей в тряпку булавочку сунула, да булавочкой-то провела. Вскрикнула барыня, заохала: “Чтой-то?” — говорит.

А Акулька и отвечает: “Не могу, мол, знать, по нечаянности”.

— Я тебя, такая-сякая, на конюшне засеку, в дальнюю деревню сошлю!..

Постращала-постращала, да на сей раз жаловаться не пошла, стыдно, верно, стало. Обыкновенно чуть что — бежит к отцу: “Так, мол, и так, накажи ее, мерзавку”. Барин был не злой человек, да уж говорила я, дочке единой ни в чем отказу не было. Только никому не сказала, что с ней Акулька сотворила. И с той поры ни-ни, без Акульки обходится стала. Выучила ее Акулька.

Тут в скором времени Машерин дядя приехал, помещик Баженов, Иван Андреевич, богатей, именье в три тысячи душ под Тамбовом. Сидят раз в саду, чаи распивают. Акулька тут же за столом прислуживает. Машера ее и так, и сяк задеть старается: то, мол, да не так, не хорошо. Наедине-то в покое оставляла, побаивалась, видно, как бы опять на булавочку-то не напороться, а при других, чужие ежели особенно, — рады стараться. Дядя сидел, сидел, да вдруг и говорит:

— Продай, — говорит, — мне, Машера, Акульку, иль обменяй на кого. Тебе, — говорит, — видно, она не по нутру пришлась.

А Акулька-то Машерина собственная была. Машера подумала, да согласилась. Рада от Акульки избавиться. Дядюшка-то и увез с собой свою новую крепостную душу, а в скором времени на свадьбу позвал — женится помещик Баженов на своей холопке, девке Акульке.

Стала она Акулиной Амельяновной, владетельницей трех тысяч душ. Машера-то из себя выходила:

— Как же так, — говорит, — ведь я должна ее теперь тетенькой звать, ручки у ней целовать, у хамки!

На свадьбу не поехали, ни Марья Антоновна, ни ее отец. А Акулина Амельяновна в почет и уважение вошла. И хоть лицом некрасивая была, ну прямо некрасивая, черная такая, да характера доброго, отзывчивого.

Слышала я, многие так девки крепостные барынями становились, свою же братию били и притесняли, со свету белого сживали. Забывали о своем о прежнем положении, лютели с каждым днем на человеческой крови. Про Акулину Амельяновну того сказать нельзя. Пальцем никого не тронула, ласкова со всеми, приветлива, ангел, а не человек была. Грамоте понемногу обучилась, по-французски сказать умела, чтоб перед мужниными гостями в грязь лицом не ударить.

Барыни-то окрестные сначала ох как на Акульку косились, да хлеб-соль, приемы радушные дело сделали, притом же муж ейный Иван Андреевич богач во всей округе, да с князьями, с графами столичными службу водил.

В Тамбов, бывало, Акулина Амельяновна под праздники выезжала. В карете золоченой, лакеи на запятках, сама в шелках-кружевах, да на горничной на приближенной платье шикарное с барского плеча. Купцы из лавок выбегут, начнут самой товары казать, всю, бывало, лавку ей в угоду вверх дном перевернут. Материи разной накупит, вот сколько аршин, платков там разных, лент ярких. Все в подарки всем. Страсть добра была дарить.

А у Машеры к тому времени случилось горе — отец помер. Братья съехались, именье разделили, не то пошло. Братья Марье Антоновне — не отец-баловник. Прощай, воля прежняя. Не к тому Машера привыкла. Пробовала было волю показать, — видит, дело плохо. Потужила-потужила, и смолкла. Живет, из братниных рук глядит. Тут купец Осетров (богатей, мукой торговал, а маменьке моей двоюродным братом приходился) подвернулся, пошла за него Марья Антоновна, захотелось ей снова хозяйкой сделаться. Хоть и купец, да где тут разбирать.

Этак вот несколько годов прошло: пять ли, шесть ли, более ли. Стали у Машериного мужа дела плохо идти, хуже да хуже. Покучивать стал, да в картишки поигрывать, ну, и разорился вконец. Тяжко Марье Антоновне пришлось — муж никудышный, детей куча, просто есть нечего. Сунулась к братьям, а у тех все давным-давно спущено, полушкой помочь не могут. К дяде идти — опять-таки стыд не позволяет: “Как, мол, я, столбовая дворянка, у своей прежней холопки на черный день просить приду?” Так с хлеба на квас живет, перебивается. Дети тоже подросли, детей учить надобно. Муж да братья к дяде на поклон посылают: “Ему, дескать, тебе тысячу-другую плевое дело отдать, а тебе спасение”.

— Не могу, — твердит, а все ж таки пошла. Жалость к детям стыд, должно быть, переломила.

Входит. Лакей ее в гостиную привел, пошел барыне доложить: “Осетрова-де пожаловала”. Машере-то каково, что передумала, что перечувствовала, покаместь о ней докладывать ходили? Примет ли Акулька-мерзавка? А ну, как за дверь пошлет? Всяко бывало.

Вышла к ней Акулина Амельяновна, разодетая в белый шелковый пенюар, шелками расшитый (свои мастерицы были). Машера к ручке. Не дала та, отдернула. Да тут главная в намереньи суть.

Усадила Марью Антоновну Акулина Амельяновна, заплакала Машера слезами горькими, стала о своем бедственном положении говорить. Акулька-то свою барыню прежнюю утешает: “Всем, — говорит, — что есть в моих средствах и в силах, вашему семейству помогу. И Ивана Андреевича своего упрошу”.

Сдержала слово Акулина Амельяновна: деньгами сколько там тысяч помогли, детей в столицу учиться пристроили, а холстов, холстов, да провизии всякой, чего только с собой не надавали, сколько уж там возов. Поправились дела с тех пор у Осетровых. Муж Марьи Антоновны пить бросил, опять торговлю завел, прежнего богатства хоть и не было, но с достатком жили, прилично.

А у Акулины Амельяновны сын после на всю округу славился. Рассказывали люди, чего-то он вроде монастыря завел. Женат только был, да с женой по-христиански жил, добродетельно. Добер был, весь в мать. Уж к этому времени, конечно, крепостного права уж не было, в 61 году дали волю ту.



Оффлайн RapidFire

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 510
  • Карма: +5/-0
  • люблю историю
    • Просмотр профиля
Re: Воспоминания о Козлове -Мичуринске
« Ответ #1 : 01 Июль 2020, 17:42:23 »
***

Вот, говорят, “детство золотое”, “пора незабвенная”. Я вот этого понять не могу. Уж мое-то детство таким уж “золотым” было, сколько я горя видала, что и сказать трудно.

Говорила я вам, отец мой старше моей маменьки чуть ли не на тридцать лет был, вдовый, первую жену пьяный битьем в гроб вогнал, а тут за мою маменьку принялся. 73 года я на свете живу и забыть не могу, как он над ней, страдалицей, измывался. Я первенькая была, в шестидесятом году родилась, за год до отмены крепостного права. Осенью маменька меня принесла, в августе месяце, Наталией и назвали6. Отцову мать тоже так звали. После меня еще две сестры были, не жили только, потому от побоев раньше времени родились.

Батюшка мой делами разными занимался, комиссионер звали, кому именье сосватает, кому дом купит, деньги кто даст под проценты отыщет. Так, бывало, с описями да с планами разными и расхаживает, с собой носил. Знакомство обширное имел с всякого ранга людьми: и с купцом, и с дворянином, а нередко графов и князей выручал. Только дело это отцовское дохода мало приносило, потому сегодня продал там что, комиссию получил, и с деньгами, а то месяца ходит — последние гроши проживает. Пил очень. Мы больше на маменькин заработок жили, вышивать она там или шить брала, подрабатывала. И родные ее, мои дедушка с бабушкой покойные, немало из Козлова ей присылали. Так и кормились мы.

Пять мне лет было, как большая беда случилась. В самого вешнего Николу, мая девятого, в Козлове случился большой пожар. В 65 году это было. Ахнуть не успели, как город пламенем смело, людей поразорило да поискалечило. Сгорели многие заживо. Говорят, будто велел один купец баньку себе истопить (болел очень), ну, Господь и покарал — в праздник, мол, великий этакий париться надумал. Вспыхнули от этой баньки дома, дом от дома, сарай от сарая. Дальше — больше, разбегался красный петух. Народ, кто еще от обедни не ворочался, а кто уж пришедши чаи распивали; столпотворение поднялось великое. Ветрено к тому ж еще в тот день было. Где тут тушить, разве этакую бурю утушишь, дай Бог себя спасти, да чего там успеешь из имущества. Дедушка с бабушкой, мои дядья, тетки так же бросились именье свое спасать. Перво-наперво — образа, потом сундуки, перины... Опять-таки с переполоху не понимали, что делали. С тряпьем старым сундук из пламени вытаскивали, а добро — шубы да платья — в огне гореть оставляли. Помутился разум у человека. А сколько детей да больных погорело — сказать нельзя. Два священника — один балкой рухнувшей в церкви раздавлен был, другой, утварь церковную спасая, весь-весь обгорел, да, обезумев, в пруд бросился. Дед мой тоже сильные ожоги получил, замертво его из горящего дома сыновья вытащили.

Много, много разорилась тогда материна родня. На краю домик купили у вдовы (уцелел край Козлова чудом), бедный, тесный домишка, какой по сравнению с прежним был. А семейство у деда великое насчитывалось. Два сына женатых, неделенных, с детьми, да четыре девицы — дочери. Дед через этот пожар и заболел. Тосковать начал, и ожоги тоже не пустяшное дело: ни волос, ни бороды, ни бровей — все спалено было. Поболел две недели и преставился. Бабушка, Ольга Андреевна, в муженьке покойном души не чаяла. Захирела, зачахла без своего друга верного, да в августе месяце за им пошла. Всю жизнь душа в душу жили, слова бранного друг другу не сказавши.

Бабушка-покойница, Ольга Андреевна, малого роста была, худенькая, из себя невзрачная. Думалось, на нее глядя, как это она 16 здоровых детей выносила да родила. Пятнадцати лет замуж вышла. У матери своей, Анны Антоновны, одной только дочкой и выросла, дитем любезным оставалася. Они тоже не бедны были, только из-за того, чтоб капиталу не платить (коль в купцы записался, 25 рублей следовало)7 в мещанском сословии оставалися. А прадед мой, Царство ему Небесное, все одно торговлей занимался. В те времена почти все торговали.

Прабабка моя, деда моего мать, Катериной Ивановной звали, дочку замуж выдавала, да Оленьку к себе в обшивки и пригласила. Видит — девка — золотые руки, тихая, скромная, ничему не перечит. Больно по душе пришлась Катерине Ивановне моя бабушка. Вбила себе в голову сына Иванушку (деда моего) на Оленьке женить. Обласкала, обдарила Оленьку, а сама к Анне Антоновне с таким разговором: “Отдай, мол, дочь свою за моего сына, потому больно девушка ваша нам приглянулась”. Анна Антоновна ни Боже мой: “Как я дите свое балованное, единственное, на шестнадцатом году замуж отдам, слава Богу, не перестарок еще моя Оленька, успеется еще в бабах пожить, дайте матери, дескать, на ее наглядеться. Да рази мы вам чета? Соседи засмеют, скажут: залетела ворона не в свои хоромы. Где уж нам к вам в родню лезть?”

Ну, Катерину Ивановну не переупрямишь, раз что задумала — купут8. А тут еще прадед-покойник прабабку давай учить: “Ты чего, Анна Антоновна, — говорит, — баба-дура, не в свое дело суешься, да нам честь великая с Осетровщиной породниться”.

Высватали Оленьку.

Анна Антоновна, глаз не осушая, дочку любимую оплакивая, приданое той заготавливала. Сарафанов нашили с позументами, платья в блестках, летники9 старинные, еще допетровского времени, что самой ей, Анне Антоновне, в приданое давали, Оленьке отдала. Ну, ясно, перин, подушек, холстины вороха, полотна различные, домотканые. Всего как полагалось. Свадьбу справили чин-чином.

Вот раз свекровь-то и говорит Ольге Андреевне (ехать куда-то надо было): “Оденься, — говорит, — Оленька в лучшее платье”. Оделась бабушка, вышла к свекрови, та как ахнет: “Да что ты, — ахает, — матушка-голубушка, этак вырядилась!” А на той дилетка (вроде сарафана), вся позументом расшитая.

— Нет, — Катерина Ивановна ей молвила, — так, милая, не годится, купцы засмеют. Пойди переоденься.

А переодеться-то не во что. Все приданое золотом, словно ризы поповские, блестит. Ой ты батюшки! Осерчала Катерина Ивановна, не на невесту, правда (та-то не виновата, конечно), а на Анну Антоновну с мужем, зачем ерунды девке настряпали. Все велела в узлы связать и назад несть. И Анна Антоновна на Осетровых ой как обиделась! Сидит на полу, дочерины наряды перебирает и воет-причитает по кажной вещи: “Энто ли плохо, энто ли не красота ли, не роскошь?” За полцены продали. Нашлись дураки, купили.

А Оленьке свекровь все новое справила. Любила ее больно свекровь, не обижала, а как первенький, Николушка, родился, прямо души в ей чаять не стала. И с Иваном Николаевичем Ольга Андреевна по-христиански, дружно жили.

Ну, значит, я опять о маменьке-покойнице да о детстве своем рассказать хочу. Как погорели Осетровы-то, нечем было им помогать маменьке, тут уж нужда совсем к нам переселилась. Мало того, шутка сказать, маменька обоих родителев в три месяца лишилась, да пить-есть надо, дочку — меня обуть, одеть, накормить. Я, конечно, несмышленыш была, не понимала, что хорошо, что вкусно, сунут сайку — и рада, чего мне еще надобно? А отец, ясное дело, ежели и зарабатывал, все пропивал.

Стала маменька чулки брать сшивать шелковые для театров и театральных школ. Да, поймите вы, машин тогда не было, все вручную, сколько глаз по ночам портила! Отец, бывало, пьяный придет, давай мать учить. Избить всю — это, по-прежнему, учить называлось. Потому он муж, ему власть, а по пословице старинной — курица не птица, баба не человек.

Вся она-то, моя бедная голубушка, в синяках, да в кровоподтеках ходит. Куда там жаловаться, кому! Потому всяк муж своей жене господин, а на венчанье Апостол читается: “Жена да убоится своего мужа”. Он, мол, тебе сапогом в живот, а ты молчи, он, дескать, твой кормилец и повелитель.

Что вы, разве можно у соседей укрываться было? Стыд и срам сор из избы выносить. Да и всюду такое творилось, по всей матушке-России мужья жен “обучали”. И бедные, и богатые.

Только уж, когда батюшка-покойник за меня принимался, тут маменька, словно наседка на коршуна, обезумев, кидалась.

— Меня, — кричит, — хоть всю искалечь, а дите тронуть не смей, младенца безгрешного.

В трезвом-то виде отец, особенно когда деньжата водились, и побаловать не прочь был. Куклов мне, сластей накупит: “Играй, мол, Наташенька”. Все ж таки боялась я его до смерти. Бывало, чуть заслышу: сапожищами гремит, — в угол, аль под кровать забьюсь, дрожу вся от страху — вот-вот сейчас побоище начнется.

***

Раз сидим мы, обедаем, вдруг отец-то и говорит: “Глядите, — говорит, — вот старика Евдокимова10 в баню повели”. Мы к окну. Видим, ведут двое приказчиков под руки старого, бритого, в черной чуйке одетого да в сапогах мимо наших окон. Слепой он уж 8 лет был, темную воду в глазах имел. Его молодцы11 раза два в месяц в баню париться водили. Первый богатей был нашего прихода, какие иконы да паникадила в церковь Спаса на Песках12 пожертвовал, обновил храм за свой счет, деньгами дал несколько тысяч на помин души.

Сыновья отцов карман порастрясли изрядно, вино да кутеж, на женщин опять-таки. Батюшка мой сказывал (ему тоже люди говорили), ужины любил Дмитрий Григорьевич Евдокимов задавать. Из серебряных бокалов за его здоровье пили, да затем эти бокалы ногами топтали, чтоб, значит, из них ни за чье здоровье больше не пить.

Так вот как я вашего бабушки деда родного в первый раз увидела.

Про отца Димитрия Григорьевича сказывали, что лет 80 назад он в Москву в лаптях пришел, да повезло, видно, человеку: какое под старость каретное заведение имел, каким владел капиталом. Опять-таки дома, мебель там всякая, золото-серебро.

А Димитрию Григорьевичу не повезло в детях. Все кутилы вышли сыновья, денежками по сторонам щедро сорили. Им в Москве известность была по этой части. Один-то сын, может, и посмышленее других вышел, да убогонький родился — с горбом. Михаилом Димитриевичем звали.

Сам-то к старости совсем ослеп, ну и пользовались и свой, и чужой, дело понятное. Уж это испокон веку было и будет всегда, ничего тут поделать нельзя. Потому люди.

***

Другой раз тоже сидим мы, не то обедаем, не то чай пьем. Глядим, по двору женщина какая-то словно кого-то разыскивает. Маменька приглядываться стала, да вдруг как вскрикнет: “Да это, — говорит, — моя Фиеза!” Ну, выбежала во двор, расцеловались, в нашу горницу ввела. Я свою тетеньку сроду не видала, гляжу во все глаза. Росту невысокого такая, худощавая, ряба страх и некрасива. Ей уж лет под сорок было, маменьки моей чуть моложе. Девица. Жизнь праведную вела.

Лет с восьми до храма Божьего больно усердной сделалась, а мясное да молочное совсем кушать перестала. Диву давались, как ребенок крохотный сам на себя пост наложил и, ни Боже мой, никак кусочка, окромя постного, в рот не возьмет. А к двенадцати годам вздумала раз в день пищу принимать, а по средам и пятницам совсем ни к чему не притрагивалась. Тут стали с Фиезой припадки твориться. На землю падала, билась, пена изо рта шла. Сколько ее отчитывали, думали, порченая, ничего не помогало. К доктору водили, тот говорит: от поста такое приключилось. Бабушка, Ольга Андреевна, Фиезвочку так и сяк уговаривать, брось, мол, пост, не монашка ты, чего зря здоровье губишь. Ничего слушать не хочет.

Позвали духовника. Долго он с ней разговаривал: “Богу, — говорит, — не угодна такая жертва, надо, мол, жить, коль Бог жизнь дал, да дела добрые творить”. Одним словом, приказал ей духовник воздержание от пищи неразумное бросить, а Фиеза-то молвит и ему, духовнику-то, и матери, бабушке моей: “Да мне ваша еда — мясо там, рыба да молочное — и видеть-то противно!” Правда, морить себя голодом перестала, а скоромное так и не ела, исключенье делала в светлое Христово Воскресенье, как от обедни разговляться садились, кусочек пасхи с куличом да чуть яичка священного пробовала. И до следующего года. Только болесть ее не оставила — так всю жизнь припадочной и была. А жила она до 81 году. Все они, матереня родня, долго жили.

Дед-то мой, Иван Николаевич, когда скончался, бабка решила Фиезву в монастырь пристроить. Стали объезжать монастыри. А той-то там, то нехорошо, то тут-то плохо, все не по ней, так и вернулись в Козлов ни с чем. Только деньги зря проездили.

Характера Фиезва неуживчивого была, собой дурна, припадочная, да еще косноязычная вдобавок. Станет, бывало, говорить, ничего понять нельзя: спешит, языком спотыкается, все слога перевирает. Ну вот, к примеру, сказать бы надо “тебе”, а она “тыде” скажет. Ну, ясное дело, смеялись над ней, дразнили. Ей только в одиночестве и жить. Да и, к слову сказать, обеднели они после пожара, а без денег в монастыре тоже не сладко. Работой завалят. Да и куда такая великая постница с монашками уживется? Монашки строгости не любят.

Стала Фиезва в Козлове опять проживать. То у сестры замужней, то у братьев. Золотые руки были. Никогда без дела не сидела. Даже в церковь с работой ходила, стоит себе, службу слушает, устами молится, а сама чулок вяжет. Смеялись над ней, ругали спервоначалу, а потом уж привыкли.

Одевалась? Нет, не по-монашески. На голове платок там, косынку обыкновенную, юбку темную носила и блюзю13, тогда больше все звании блюзы широкие носили с завязками назади. Многие и знатные так одевались.

https://runivers.ru/new_htmlreader/?book=5603&chapter=83986

Оффлайн RapidFire

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 510
  • Карма: +5/-0
  • люблю историю
    • Просмотр профиля
Re: Воспоминания о Козлове -Мичуринске
« Ответ #2 : 23 Июль 2020, 03:26:04 »
ХОХЛОВ Г. Т.

ПУТЕШЕСТВИЕ УРАЛЬСКИХ КАЗАКОВ В "БЕЛОВОДСКОЕ ЦАРСТВО"

В Козлове на вокзале встретился нам человек по росту мальчик лет 8-9, опиравшийся на посох. Но по лицу был старик и на вопрос мой ответил, что действительно ему уже 68 лет. Он рассказал, что живет под Козловым верстах в 50-ти. Был когда-то барский, пас скот. За провинность барин своеручно высек его, так что даже спустил с задницы всю шкуру; но и это ему показалось мало, так приказал [18] подвесить под мышки на полтора часа; после же этого в числе четырех ребят променял его на трехмесячного щенка. «Вот как в прежние времена, говорил он, терпели крестьяне от недобрых господ, а у добрых житье было лучше, чем как на воле». Он попросил у меня копеечку. Я подал пятак и поскорее побежал на поезд.

За Козловым на 1-й станции заявился в вагон молодой человек лет 18-ти и сказал: «Казачки! нельзя ли мне будет проехать около вас зайчиком?» Мы, не понявши этой игры, спросили: «а кто же будет собакой»? — Кондуктора, — ответил на это молодой человек: я залезу под койку и, согнувшись, буду все время лежать. — «Дело твое, ответили мы. Только вместо зайца не оказался бы ты волком: у нас тут вещи. Ты их, пожалуй, потянешь». Он побожился, что дурного от него не будет, полез под койку и лежал, как есть заяц. Так проехали около 200 верст. При проверке кондуктора усмотрели под нашей койкой зайчика. Впрочем, зайчик, как видно бывалый, отдал им 50 коп., а деньги, как видно, повсеместно добавляют правды. Кондуктора скоро сменились, а зайчик опять притаился и за эти 50 копеек доехал до Новочеркасска.


Оффлайн nika

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 1 470
  • Карма: +8/-0
    • Просмотр профиля

Оффлайн nika

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 1 470
  • Карма: +8/-0
    • Просмотр профиля

Оффлайн nika

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 1 470
  • Карма: +8/-0
    • Просмотр профиля
Re: Воспоминания о Козлове -Мичуринске
« Ответ #6 : 03 Февраль 2022, 15:54:49 »
МУЗЫКАЛЬНАЯ САМОДЕЯТЕЛЬНОСТЬ. 1935. №3
В клубе им. Макса Гельца

Оффлайн nika

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 1 470
  • Карма: +8/-0
    • Просмотр профиля
Re: Воспоминания о Козлове -Мичуринске
« Ответ #7 : 26 Декабрь 2022, 23:04:36 »

О тамбовской старине
Падучев Петр Прохорович

Оффлайн nika

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 1 470
  • Карма: +8/-0
    • Просмотр профиля

Оффлайн RapidFire

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 510
  • Карма: +5/-0
  • люблю историю
    • Просмотр профиля

Оффлайн Светлана_

  • Постоялец
  • ***
  • Сообщений: 222
  • Карма: +3/-0
    • Просмотр профиля
Re: Воспоминания о Козлове -Мичуринске
« Ответ #10 : 17 Январь 2023, 06:41:14 »
Сергѣй Терпигоревъ изъ тамбовскихъ дворянъ Козловскаго уѣзда

Первые впечатления.Козлов
https://elibrary.tambovlib.ru/?ebook=9110#n=11

Оффлайн nika

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 1 470
  • Карма: +8/-0
    • Просмотр профиля